Россия, 420008, г.Казань Кремлевская, 18,
Казанский государственный университет
svet@tbit.ru
На одном из обучающих семинаров для журналистов
участникам был предложен следующий тест:
Тест о девушке, которая стремилась перебраться к своему жениху на другую
сторону реки, мост над которой был разрушен. Лодочник потребовал в качестве
платы, чтобы девушка ему отдалась. Та для достижения своей цели выполнила
условие, но, добравшись к жениху, покаялась перед ним. Жених передумал
на ней жениться. Девушка кинулась со своей исповедью к прохожему, тот
ответил: «Не мое дело». В конце концов, бедную подобрал и приютил у себя
в сторожке лесник.
Надо оценить по пятибалльной шкале (по убывающей) поведение всех участников
этой истории.
(Данный тест будто бы предлагался кандидатам на работу менеджером в крупную
автомобильную компанию. Смысл теста в том, чтобы при оценке поведения
участников ситуации отделить рациональную и этическую интерпретацию их
действий. И если с поведением девушки, казалось бы, ясно - в прагматической
трактовке она получает 5 баллов за способность достигать цели, в этической
– наименьший 1 балл, - то в оценке поступков других персонажей исполнители
теста испытывают гораздо большие трудности).
Сложность здесь, с нашей точки зрения, заключается не в том, чтобы отделить
утилитарный подход от этического, а в том, что оценка поведения персонажей
является результатом наложения сразу нескольких реальностей:
нашей собственной мотивации как наблюдателей ситуации;
мотивации персонажей;
поступков персонажей и их последствий.
Мы не можем знать мотивации персонажей, поэтому авторы теста призывают
нас вообще не брать ее в расчет (Считается, что тот, кто домысливает,
почему прохожий не выслушал девушку, почему лесник ее пожалел и т.п. –
тест не прошел).
Однако мотивация персонажей является неотъемлемым компонентом сконструированной
ситуации. Игнорируя этот компонент, мы лишаемся ситуационного контекста.
Фактически мы обрекаем себя на навязывание нашей собственной мотивации
(нормативности) совершенно разным лицам. Это не может не привести к схематизации
реальности, к внедрению в эту реальность собственной программы развития.
Если от профессионала в сфере бизнеса этого очевидно и ждут, то в случае,
если к реальности медиа наблюдатель подойдет с собственной нормативностью
и готовыми алгоритмами, то ему не удастся проникнуть в эту реальность.
Думается, на данном этапе теоретико-прикладных исследований толерантности/интолерантности
российских СМИ перед инициаторами данных исследований встает аналогичная
проблема. Между действительной реальностью и медиа-реальностью практически
не делается различия.
Роль «червячного перехода» между этими двумя средами выполняет язык. Логика
здесь такова: в любом сегменте поля социальных взаимодействий к языку
должны быть предъявлены одни и те же этические стандарты. В нашем случае
речь идет о недопустимости дискриминации по признакам расы, национальности,
вероисповедания, пола и т.п. По наличию определенного рода языковых маркеров
(лексем, идеологем) – по проявлению «языка вражды» - судят о нарушении
стандарта.
Обнаружение «языка вражды» – злободневный для российской действительности
исследовательский проект. Однако спектр его действия ограничен. Он стимулирован
Федеральной программой по формированию установок толерантного сознания
и профилактике экстремизма (2000-2005гг). То есть поле напряжения его
обозначено как толерантность-экстремизм.
Таким образом, как когда-то природа бессознательного была раскрыта в психиатрической
практике, в процессе наблюдения над больными людьми, природа интолерантности
раскрывается по большей части в ситуациях отклонения от нормы, когда в
массовой коммуникации фиксируются случаи ксенофобии, расизма, шовинизма
(В большей степени это характерно для СМИ мегаполисов России).
Но при этом мы ничего не можем сказать о природе толерантности, которая
в рассматриваемом случае принимается за некий статичный нормативный критерий.
Такой подход оказывается бессилен при изучении публичного пространства,
которое находится под контролем (Это характерно для регионов России).
К примеру, там, где негласная цензура «стерилизует» тексты массовой информации
до почти полного отсутствия оценочных высказываний, мы в предложенной
логике должны говорить о том, что публикующие их СМИ «толерантны». Самыми
«толерантными» при этом окажутся источники, которые более всего контролируются
государством.
В обозначенной плоскости проблематичен и поиск ответа на вопрос, кто повинен
в наличии «языка вражды».
Тот, кто приравнивает медиа-реальность к социальной практике, тот склонен
видеть субъекта ответственности в журналистах. Однако последние резонно
могут указать на то, что «язык вражды» порождает действительная реальность,
ее участники, тогда как СМИ только отражают существующее положение дел.
Кроме того, они могут задать и вопрос о том, где пролегает грань между
толерантностью и конформизмом СМИ как социального института, призванного
инициировать процессы социального реформирования.
Тот, кто приравнивает социальную реальность к медиа-практике, то есть
является приверженцем дискурсанализа, придерживается точки зрения, что
нельзя быть абсолютным хозяином смысла высказывания: события и персонажи
журналистского дискурса выстраиваются в соответствии с принятыми в сфере
массовых коммуникаций правилами текстопорождения, которые носят надличностный
характер. Но там, где нет акторов, нет и субъектов ответственности.
Предварительное резюме. Методологические проблемы, с которыми сталкиваются
исследователи в ходе мониторинга интолерантных текстов массовой информации,
связаны с необходимостью одновременного присутствия в двух научных парадигмах,
учитывающих разные «среды»:
противоречия спонтанной повседневности Gemeinschaft и объективированный
порядок социальной организации Geselschaft;
фактичную реальность и реальность медиа-текста;
свойства индивидного сознания и конструкты отчужденных социальных практик.
Все это отражается на трудностях использования понятийного инструментария,
на сочетании качественных и количественных методов исследования.
Теперь о том, как мы пытаемся решать обозначенные проблемы в рамках международного
проекта «Толерантность и интолерантность в постсо-ветской прессе: применение
новых методов измерения и оценки» (31 мая 2005- 30 апреля 2007 - ИНТАС-№04-79-6813).
Первое. Нами предпринята попытка уравнять теоретический статус понятий
толерантности/интолерантности.
В исследовательской практике толерантность рассматривается как свойство
цивилизованного индивида, поэтому имеет вид статичной нормы, зафиксированной
в документах ЮНЕСКО. Между тем, «цивилизованный индивид» - конструкт,
ролевая характеристика поведения человека в ситуации отчужденных от личности
социальных взаимодействий. (Поэтому понятие толерантности видится абсурдным
при характеристике непосредственных отношений, например, между членами
семьи. Нельзя сказать: «Я толерантна к мужу и своему сыну»).
Таким образом, толерантность, (равно как и интолерантность) не свойство
субъекта (не обладает субстанциональными характеристиками), а состояние.
Т/И рассматриваются нами в ряду характеристик процесса идентификации,
диалектически объединяющего в себе отождествление и дистанцирование.
Поскольку Т/И предстают как равнозначные характеристики социализации
культурного субъекта, отсюда вытекает важный вывод, что они в равной мере
могут быть использованы в поле власти: если возможна идеология интолерантности,
то и возможна идеология толерантности.
Второе: Нами предпринята попытка развести «действительную» реальность
и реальность массовых коммуникаций – в нашем случае периодической печати.
Последняя, специфическими для масс-медиа способами, конструирует свой
мир. Таким образом, толерантность не может получиться простым вычитанием
из публичного пространства интолерантности. И та, и другая конструируются
согласно своей логике. Выделяемые нами позиции кодификатора, используемого
в мониторинге печатных текстов, предстают фактически этими самыми конструктивными
элементами.
Главной категорией анализа в этом ряду является «Другой». Мы отказались
от его упрощенно социологической трактовки как «Чужой». Речь идет о понятии,
история формирования которого отсылает нас к утверждению феноменологического
метода и экзистенциальной онтологии. В текстах массовой информации мы
имеем дело скорее с ликами Другого – с полусмыслами – которые в совокупности
своей образуют феноменологическое пространство Других. Одни из них так
и остаются полусмыслами, другие кристаллизуются в ролевые определенности,
в образы и символы.
(Таким образом, мы не ищем «язык вражды» (о чем спросишь, то и получишь
в ответ). Мы ищем Других. В нашем случае – вариации «этнического», «регионального»
и «цивилизационного» Другого. Получается, что предметом исследования являются
не Фигура, а Фон, который, в не меньшей мере, предстает конструктивным
элементом ситуаций Т/И).
В качестве примера вновь образец теста для журналистов.
Ваша редакция получила информацию о том, что минувшей ночью в подъезде
жилого дома двое изнасиловали девушку. Позднее стало известно, что мужчины
- это строители из Таджикистана, а девушка – стриптизерша из местного
ночного клуба. Как вы сообщите об этом в криминальной хронике? Распределите
баллы от 5 до 1 по убывающей и обоснуйте:
А) Минувшей ночью в подъезде жилого дома два таджика изнасиловали русскую
женщину.
В) Минувшей ночью в подъезде жилого дома два таджикских строителя изнасиловали
русскую стриптизершу.
С) Минувшей ночью в подъезде жилого дома двое мужчин изнасиловали работницу
ночного клуба.
D) Минувшей ночью в подъезде жилого дома два выходца из Таджикистана
изнасиловали в подъезде стриптизершу.
E) Минувшей ночью в подъезде жилого дома двое мужчин изнасиловали стриптизершу.
Проблемным здесь является не выделение самого этичного и самого неэтичного
выражения сведений, а то, что строчка «В» получила 4 балла (вторая позиция
после «самого этичного» выражения) как у рядовых участников семинара,
так и у тренеров. Их мотивация: «Но ведь это же правда».
Действительно, открытой дискриминации по признаку этнической принадлежности
здесь усмотреть трудно. Однако мониторинг показывает, что именно подобная
этнизация информационного фона в конечном счете является одним из конструктов
интолерантной ситуации.
Третье, что мы предприняли в своем исследовании, это обозначили границы
между фигурой и фоном в пространстве ответственности. На информационном
рынке акторами являются не столько одиночные журналисты, сколько медиа-организации,
то есть редакции. Соответственно информационная политика редакции и есть
фигура на фоне существующих информационных потоков. В нашем случае именно
в рамках отдельных газетных выпусков нами определяется, какая проводится
идеология в вопросе Т/И по отношению к разного рода Другим.
К примеру, в нашем кодификаторе есть такой показатель как «баланс/дисбаланс».
По нему мы определяем, в какой пропорции находится «положительная/отрицательная»
интерпретация вариаций Другого в серии выпусков данного источника информации.
Обнаруживается, что возможна типология прессы по тому, какой лик Другого
(региональный, этнический, цивилизационный и пр.) утверждается, какой
- умалчивается (редко, когда открыто отрицается).
Одна из амбиций нашего проекта – выработка индексов толерантности/интолерантности
к Другому в текстах массовой информации. Действительно, заманчиво дать
практикам и теоретикам надежный «измеритель» в виде, скажем десятибалльной
шкалы, по которой можно было бы с уверенностью определять универсальные
пределы допустимого накала противостояния.
Однако, схематизм подходов в этом вопросе опасен. Невозможно подвести
под общий знаменатель повседневность и способы ее отражения в прессе мегаполисов
и городов провинции, в российской прессе и той, что выходит в странах
ближнего зарубежья. Кроме того, гипотетические «индексы толератности/интолерантности»,
какими бы гибкими они ни оказались, будут использованы, прежде всего,
не журналистским сообществом, а руководящими органами, осуществляющими
в публичной сфере «запретительную» политику.
В то же время проблема критериев толерантных/интолерантных отношений
на фоне случаев проявления ксенофобии, расизма и «языка вражды», очень
актуальна для российского журналистского сообщества. Поэтому на этапе
диссимиляции идей исследования представляется важным имеющиеся научные
сомнения и дискуссии по этому вопросу вынести на обсуждение самих работников
СМИ и профильных органов власти, подключая их, таким образом, к совместной
выработке решения.