к.филос.н., зав. кафедрой истории и социологии Мухарямова Л.М.
420012, Республика Татарстан, г.Казань, ул. Бутлерова, 49, Казанский государственный медицинский университет
Глобализация во всем многообразии своих проявлений – и как феномен, и как аналитическая парадигма, и как предмет идеологических дискуссий – находится в разноплановом соотношении с языком, процессами языкового развития, с комплексом отношений, которые можно назвать политико-лингвистическими. Связь между тенденциями глобализации и языковой жизнью народов в современном мире прослеживается по множеству линий и на самых различных уровнях – общемировом, национальном, региональном, локальном. Взаимодействие двух отмеченных начал имеет далеко не самоочевидный, но принципиальным образом противоречивый смысл как с точки зрения факторов, движущих механизмов, так и – потенциальных и наличных последствий. В данном анализе целесообразно указать, прежде всего, на два фундаментальных обстоятельства, порождающих разнонаправленные эффекты и способствующих более глубокому пониманию отмеченной противоречивости.
Первое. Сама природа глобализации независимо от оценочных позиций имеет общепризнанную информационную, коммуникационную составляющую, принципиально немыслимую вне определенной языковой среды, вне языковых средств.
Второе. На фоне и под воздействием глобализации по-новому актуализируется вся проблематика идентичности, в том числе - этнической, этнокультурной, а также (и отнюдь не в последнюю очередь) этноязыковой.
Далее, в теме влияния глобализации на происходящие в этнокультурной и этноязыковой жизни процессы присутствует еще один своеобразный аспект. Перемены, характерные для нынешней стадии мирового развития, приводят к трансформации условий существования этнических и языковых меньшинств. Они оказываются в принципиально новой – интернационализирующейся - информационной и политико-правовой среде. Проблематика таких меньшинств в возрастающей мере привлекает внимание мирового сообщества на основе все более подробной осведомленности и широких сопоставлений с большим числом аналогов. Политико-языковые отношения в самых различных странах подвергаются оценке, исходя из общепризнанных стандартов и международно-правовых критериев. Наконец, меньшинства уже не остаются «один на один» со своими национальными политическими режимами. Происходит переосмысление национального суверенитета, модификация роли национального государства не только на международной арене, но и во внутренней политике. Идентичность как таковая, ее этнокультурные и языковые измерения попадают в определенный треугольник взаимоотношений «глобальность – государственность – этнорегион».
Так же, как подходы к глобализации в целом поляризованы и отражают позиции ее сторонников и противников, тех, кто придерживается оптимизма, и тех, кто испытывает скепсис и пессимизм, в высшей степени контрарными выглядят и мнения относительно языковых компонентов глобализации.
Одни связывают с глобализацией воодушевляющие перспективы, открывающиеся интеллектуальные и образовательные горизонты, связанные с распространением всеобщего языка - средства международного общения и сотрудничества, с «новым лингвистическим порядком». Другие усматривают в глобализации губительные угрозы многоязычию, культурному и этноязыковому многообразию. Весьма распространенным является алармистский взгляд на судьбы большинства из ныне используемых человечеством языков, взгляд, прямо ассоциирующийся с предсказаниями планетарной экологической катастрофы.
Общая картина языкового многообразия современного мира отражает существующее положение дел достаточно приблизительно. В числе базовых причин недостаточности точных знаний о количестве языков эксперты отмечают в первую очередь отсутствие очевидных критериев, отличающих язык от диалекта. Как отмечает по этому поводу известная скандинавская исследовательница Т. Скутнабб-Кангас, «граница между языками и другими разновидностями является политической, а не лингвистической: язык – это диалект с армией и в пределах государственных границ или диалект элит»[1]. С учетом проблемы разграничения языков и диалектов, численность языков, когда-либо использовавшихся на Земле, колеблется от 10 до 15 тысяч. С конца XVI до начала XX веков, по некоторым данным, исчезло около половины из использовавшихся языков. Некоторые прогнозы на нынешнее двадцать первое столетие предполагают переход в категорию мертвых или умирающих языков около 90% из ныне используемых на Земле языков[2].
Наиболее зримым проявлением глобализации в области языковых отношений, несомненно, является феномен беспрецедентного распространения английского в качестве мирового языка, языка международного общения номер один.
Масштабы и темпы распространения английского языка в современном мире действительно впечатляющи. Разумеется, речь не идет и не может идти о каких-то равномерных процессах, которые определяли бы формирование глобального или гомогенного сообщества англо-говорящих людей. Тем не менее, итоговая статистическая картина показывает, что английским языком как родным или близко к этому владеют около 670 млн. человек, а в пределах «разумной компетентности в языке» - приблизительно 1,2 – 1,5 млрд. человек[3]. Помимо демографических параметров можно говорить о множестве других свидетельств – львиная доля публикаций в различных сферах и отраслях мировой печати выходит на английском языке; на него приходится 80 процентов информации в сети Интернет (хотя для более чем 40 процентов пользователей этот язык не является ни родным, ни первым); преимущественно англо-говорящие страны производят примерно 40 процентов мирового валового внутреннего продукта; половина обучающихся за рубежом студентов в мире – это студенты высших учебных заведений в шести странах, для жителей которых английский язык является родным. Из всего этого следует вывод: ни на одном языке прежде в истории не говорили столь широко и столь большое количество людей. И это на фоне того, что никогда в истории не существовало такого количества стандартизированных языков, какое имеется сегодня – приблизительно 1,2 тыс.[4].
Роль английского языка в тенденциях мирового развития, ассоциирующихся с термином «глобализация», получает различные оценочные интерпретации.
Одни подчеркивают эффективность и престижность английского языка как основного средства международных коммуникаций в различных областях – от науки, технологии и медицины до международных авиадиспетчерских служб; от бизнеса и торговли до молодежной досуговой культуры и спорта. Другие исходят из противоположных позиций, как это делает например Р.Филлипсон, рассматривая глобальную роль английского языка в терминах «лингвистического империализма»[5].
Особую актуализацию в последние годы получают отношения, складывающиеся между мировыми языками. Причем, это могут быть отношения при более или менее сопоставимых коммуникативных и функциональных потенциалах и притязаниях, с одной стороны, и состязание между ними, происходящее на той или иной арене, с другой стороны. Соответствующие интересы могут приходить в столкновение либо на почве, «охраняемой» одним из этих языков, либо на территории какой-то «третьей» стороны. Таким образом, возникающие ситуации могут получать содержательно различное наполнение.
Одним из вариантов здесь выступает, например, то, что можно отнести к области «глоттополитики». По аналогии с «геополитикой» этот термин предложено понимать как «доктрину, практику или дисциплину, которая бы включала в себя и систематически изучала отношение одного государства или нации с другими как в региональном, так и в многостороннем плане, с точки зрения положения языка как инструмента присутствия в международном сообществе и места в нем»[6]. Характерными иллюстрациями противоречий такого плана могут выступать проблемы использования официальных и рабочих языков в деятельности межправительственных организаций, выбор языков региональной торгово-экономической интеграции. Активно обсуждается, к примеру, вопрос о языковых приоритетах в процессах региональной экономической интеграции, происходящей между странами, входящими в межправительственную организацию МЕРКОСУР, - Аргентиной, Бразилией, Парагваем и Уругваем. Наряду с распространение английского языка в этих странах нарастает интерес к языкам соседей: в Бразилии – к испанскому, в Аргентине – к португальскому. В целом, латиноамериканские измерения языковой жизни в регионе начинают составлять определенную конкуренцию культурно-коммуникативной американизации.
Далее, мировые языки могут приходить в коллизионные ситуации на территории друг друга. К примеру, испанский язык, будучи, несомненно, одним из мировых языков, оказывается в миноритарном статусе – статусе языка меньшинства – в США. Однако прогноз на обозримую перспективу предполагает превращение испано-язычных во вторую по величине этноязыковую общность США и в крупнейший языковой сегмент жителей таких городов, как Лос-Анджелес, Сан-Франциско, Нью-Йорк, Хьюстон и Майами. В середине нынешнего столетия, как предсказывается, испано-язычных или «латинос» в США будет больше, чем в Испании [7]. Это не может не выдвигать перед разработчиками языковой политики довольно трудной дилеммы: либо закреплять статус английского языка как государственного во имя защиты социальных интересов англоязычных монолингвов – жителей таких штатов, например, как Калифорния или Техас, - либо активно содействовать распространению англо-испанского двуязычия. Носители такого двуязычия (к досаде одноязычных) начинают получать преимущественные шансы на трудоустройство в этих частях США.
Наконец, языки мирового статуса могут соперничать не только в области «глоттополитики» или в системе «мажоритарный язык – миноритарный язык», но и по линии «язык-донор и язык-реципиент». В данном случае в центре дискуссий оказывается проблема заимствований, точнее – проблема определения меры допустимости и, соответственно, неприемлемости таких заимствования. В более определенном смысле здесь речь идет о политическом и политико-правовом реагировании на тенденции лексического заимствования одними языками мирового статуса – из других. Условно, можно выделить опыт Франции и отвечающую ему – французскую – модель такого защитного реагирования. Французское языковое законодательство протекционистской направленности и противоречия в его реализации подробно описаны в научной литературе. Для нашей российской ситуации актуальнее то, насколько применима такая французская модель языкового «пуризма».
Глобализация отчасти принесла с собой, отчасти совпала по времени с волной лавинообразного вторжения в российский лексикон бесчисленных и чрезмерных заимствований, главным образом – американизмов. По подсчетам лингвистов, три четверти пополнения экономического и политического лексикона русского языка в 90-е годы шло из англо-американского источника. В этих условиях и в контексте подготовки законопроектов, касающихся русского языка, звучат различные предложения. Одни призывают взять на вооружение французский опыт или, по крайней мере, внимательно присмотреться к языковой политике Франции (где составлен список из 3,5 тысяч английских терминов и выражений, запрещенных к употреблению), Германии, Италии, Японии (где также составляются перечни американизмов – кандидатов на языковую экстрадицию). Другие выражают откровенный скепсис. Любопытную аргументацию выстраивает политолог И.Бунин: Россия создавалась не мореплавателями, а землепроходцами, и включала в свой язык множество заимствований, в первую очередь татарских; русский язык был языком империи, которой был присущ догоняющий тип развития; российские языковеды не могут претендовать на авторитет «бессмертных» из Франции и на соответствующую легитимность предлагаемых решений [8]. Если отталкиваться от объема «Словаря иностранных слов» (20 тыс.), то коррекция русского языка в духе «пуризма» потребует избавиться от 11 процентов словарного запаса, в том числе – убрать 7 слов из первого же абзаца Конституции Российской Федерации и около 1 тысячи слов из Основного закона страны в целом[9].
Наконец, говоря о пагубности непомерного лексического заимствования и нашествия американизмов, следует держать в поле зрения не менее тревожащий симптом, вызывающий опасения не столько за сам русский язык, сколько за общекультурный уровень массы его носителей, связанный с беспрецедентными масштабами вторжения в современную речь так называемых слов и оборотов из криминального обихода. Здесь ссылаться на глобализацию бессмысленно.
Суть же наиболее убедительного довода против всякого упорствования в «пуризме» заключается в том, что это – еще одна опасность попадания одного языка в «обратную», негативную зависимость от другого языка. Разумная позиция перед лицом угрожающего нарастания всех вульгаризирующих привнесений в русскую речь, всего того, что является продуктом немотивированного, искусственного и механистичного вторжения в естественные процессы и искажающей ломки объективных законов развития русского языка, вряд ли связана с упованиями на действенность административных рычагов. История языковой политики показывает, что всякие замыслы в этой области, не подкрепленные массовыми ожиданиями, установками и ценностями, сложившимися на уровне языковой культуры общества, обречены на неудачу.
Существует еще один горизонт проблемного поля языка и международных отношений на фоне глобализации, который связан с неоднозначностью действующих здесь факторов и складывающихся обстоятельств. Это связано с тем, что глобализация, понятая как усиление взаимозависимости, а не как тотальное нивелирование или гомогенизация, включает причудливые комбинации трех начал: собственно глобального, национального (национально-государственного) или регионального и локального. Во взаимоотношениях, которые условно можно обозначить линией «большинство – меньшинство», возникает принципиально новое измерение – взаимозависимость трех указанных начал (глобального, регионального или национально-государственного и локального). Это, скажем, предоставляет более благоприятные условия для этнополитического самовыражения и представительства интересов отдельных регионов и групп. Проблематика таких меньшинств в возрастающей мере привлекает внимание мирового сообщества на основе все более подробной осведомленности и широких сопоставлений с большим числом аналогов. Политико-языковые отношения в самых различных странах подвергаются оценке, исходя из общепризнанных стандартов и международно-правовых критериев. Наконец, меньшинства уже не остаются «один на один» со своими национальными политическими режимами. Происходит переосмысление национального суверенитета, модификация роли национального государства не только на международной арене, но и во внутренней политике.
Политические силы, выступающие за усиление своего автономного статуса в Шотландии, Уэльсе, в Стране Басков или в Каталонии сегодня могут «напрямую» апеллировать к европейским кругам, минуя уровень противостояния с центральными правительствами своих стран. Все это имеет весьма сложный и противоречивый комплекс последствий и «выходов» в область отношений по поводу языка и политики.
С одной стороны, наличие глобального «фона» и новых коммуникационных альтернатив по-своему может способствовать возрождению местных, региональных языков, пребывающих в миноритарном статусе или испытывающих минусы от своего непривилегированного положения, от комплекса любой (статусной, функциональной или ресурсной) недостаточности. Борьба этно-лингвистических движений за новое и более достойное место своих языков может получать при этом воодушевляющую поддержку со стороны международных инстанций, международно-правовых институций или общественного мнения. Так, Европейская Хартия региональных языков или языков национальных меньшинств, принятая Советом Европы в ноябре 1992 года призвана защищать права около 50 миллионов европейцев, являющихся носителями языков, относящихся к указанной категории, населяющих двуязычные части континента. Количество таких лиц превышает население многих европейских стран.
С другой стороны, многие политические и общественные силы выражают неудовлетворенность тем, как права меньшинств (в том числе - языковых) отражены в Хартии Европейского Союза об основных правах, которая была принята 7 декабря 2000 года в г.Ницце. По мнению некоторых наблюдателей и заинтересованных сторон это сделано «мельком», в самый последний момент. Право же пользования родным языком или «лингвистические права» личности, на чем настаивало правительство Страны Басков, в текст документа не было включено. Не получило поддержки и предложение Комитета регионов ЕС о том, чтобы включить в документ отдельный параграф в редакции: «Меньшинства имеют право на уважение своей религии, своего языка и своей культуры»[10]. Не завершена дискуссия по поводу принятия ЮНЕСКО «Всеобщей декларации языковых прав». Иными словами, в этой области продолжает сказываться фундаментальная коллизионность, возникающая при соотнесении норм, связанных с правами на самоопределение народов, и норм, призванных предотвратить нарушение территориальной целостности государств – членов международного сообщества. Таким образом, то, что называют «глобализацией» не ослабит, а усложнит дискуссии и столкновение мнений. Споры будут продолжены и, по-прежнему, защита ценностей культурной самобытности (включая ее этно-языковые измерения) будут наталкиваться и на предостережения против сепаратизма, и на приоритетность «чересчур индивидуалистической интерпретации прав человека» и на обвинения в посягательстве на «свободу личности».
Появление новых акторов «вне суверенитета» не означает, как подчеркивает П.А. Цыганков, что «государство как институт политической организации людей уже утрачивает свою роль или утратит ее в будущем» [11]. Более того, в условиях возникновения неравенства доступа к «воротам глобализации», в том числе по причинам собственно лингвистического порядка, надежды на справедливость предстоит каким-то образом осмысливать, включать в повестку дня, пытаться удерживать в приемлемых масштабах. Делать это придется, скорее всего, усилиями в национально-государственных масштабах и при посредстве имеющихся институтов государственности, включая институты, ответственные за языковую политику.
Литература
1.Skutnabb-Kangas T. Language Policies and Education: the role of education in destroying or supporting the world’s linguistic diversity. Keynote Adress at the World Congress on Language Policies, 16-20 April2002, organized by the Linguapax Institute in cooperation with the Government of Catalonia, Barcelona, Catalonia, Spain. – P. 4.
2.См.: Атлас языков мира. Происхождение и развитие языков во всем мире. – М.: Лик пресс, 1998. – С. 212.
3.См.: Кристал Д. Английский язык как глобальный. – М.: Изд-во «Весь мир», 2001. – С. 92-105.
4.См.: Fishman J.The New Linguistic Order // Foreign Policy.–Winter.–1998-1999– P.26-32.
5.См.: Philipson R. Linguistic Imperialism. – Oxford, 1992.
6.Известия Академии наук. Серия литературы и языка. – 1997. – Т. 56. - № 5. – С. 4.
7.Mar-Molinero C. The Politics of Language in the Spanish-Speaking World. – L-N.Y., 2000. – P. 177, 178.
8.Эксперт. – 2001. – № 25. – С. 51.
9.Власть. – 6 ноября 2001.
10.См.:Хартия Европейского Союза об основных правах. Комментарий. – М., 2001. – С.56,57.
11.Цыганков П.А. Теория международных отношений: Учебное пособие. М.: Гардарики, 2002. – С.- 36.